Я шел медленно Сухие листья, буйная былая роскошь последних лет, с деревьев выросших там, где росли цветы или тянулась тонкой змейкой пешеходная дорожка, устилали толстым многолетним ковром былые следы цивилизации. Когда-то здесь был цветущий город собравший под крышами своих домов, в общем, еще совсем молодых, полных надежд на будущее специалистов атомщиков, монтажников, строителей и просто веселых парней и девчат, приехавших на Украину в поисках своей мечты. Город жил строился и рос. На берегу величавой реки, где трех килограммовые лещи, ранним туманным теплым утром величаво переваливаясь через легкую зыбь на воде, хватанув широко раскрытым ртом воздуха, уходили туда, на глубину в свою родную стихию, Аисты, поселившиеся на соломенных крышах деревенских хат расположенных в округе молодого города, пролетая к пойме реки заглядывали в окна новых только что заселенных домов. Наверно от того детей в этом городе было так много, что город засыпал и просыпался под их веселый гомон. По вечерам на центральной аллее города молодые мамы парами и по одной неторопливо прогуливались в сторону причала на реке Припять, хвастаясь при встрече своим знакомым наследием, которое в это время безмятежно посапывало в праздничном убранстве колясок. При этом велись разговоры не чем не отличающие молодых мам от тысяч других мам на этой планете. Говорили, как правило, от себя и своего ребенка одновременно обобщая разговор многозначительным «мы». Во время разговора на показ, как будто невзначай, выставлялась та или иная новая часть убранства. И было совсем непонятно, что в этот момент важнее, новые чехословацкие босоножки или первые самостоятельные шаги малыша. Ясно было одно. Мама хотела, чтобы все заметили ее малыша и новые босоножки, и не просто заметили, а хотели бы быть на ее месте. Рабочий день в это время подходил к концу. Со стороны атомной станции, через горбатый мост, нависший над железной дорогой, неспешно катили автобусы, в душном черве которых сидели и стояли довольные окончанием рабочего дня строители. Между этими длинными и довольно грязными «караван сараями» как здесь называли рабочие автобусы строителей нет, нет, да и возникнет силуэт шикарного по тем временам львовского автобуса, пассажиры в котором были только сидячие. Это возвращались с работы эксплуатационники, «белая кость» города, празднично одетые, что являлось повседневным атрибутом этих людей по никем не определенному правилу, но строго соблюдаемому каждым работником АЭС. И даже места остановок этих автобусов для высадки своих пассажиров были другие. Караван сараи останавливались на круге сразу за мостом при въезде в город и уж оттуда строители начинали рассредоточиваться по своим пристанищам. Большинство из них пересаживались в другие поджидавшие их тут маленькие автобусы и разъезжались по близь лежавшим деревням, где они, кто снимал комнату в деревенской хате, а кто и сам был хозяином такой хаты, потому как основная их часть была коренным население Полесья. Но прежде чем сесть в этот свой деревенский автобус, они с сумками и авоськами метались по близь лежащим магазинам, чтобы успеть купить палку вареной колбасы, хлеба, либо что еще вкусненькое, потому как магазины в городе снабжались по первой категории. Первая категория снабжения гарантировала набор продуктов недоступный для оставшегося населения необъятного союза социалистических государств. Некоторые из них, в основном представители сильного пола, скинувшись еще на работе по рублю отсылали своего гонца за «зосей» отдавая предпочтение этому самому дешевому яблочному вину с красивым названием «Золотая осень», которое выпивалось тут же в автобусе под гул колес выбивавших чечетку по брусчатому шоссе вымощенному еще в тридцатые годы. После выпитого разговоры начинались громче. Говорили о бетоне, опалубке, мастерах, нарядах и бригадирах. Иногда такие разговоры заканчивались чьим-то разбитым носом, иногда украинской народной песней, а иногда рождением нового проекта обещавшего революцию в их нелегкой жизни. Впрочем, как и любой другой проект, рожденный по пьянке, на утро, с молчаливого согласия всех участников, этот проект забывался, чтоб возникнуть вновь при случае после очередного активного отдыха по пути с работы домой. Автобус с эксплуатационниками важно подходил в центр города высаживал там своих разодетых пассажиров и медленно с каким то благородством отправлялся за новой партией ожидавших его еще не уехавшим домой к своим женам и мужьям этим, впрочем таких же беззаботных и бесшабашных в жизни молодым людям еще недавно штудирующим учебники по ядерной физике, паровым турбинам, экономике и бухгалтерскому учету. Выйдя из автобуса, часть из них направлялась домой, часть шла к причалу, где их ожидала встреча с самими близкими и дорогими членами семьи, некоторые группами по два три человека направлялись к «мавзолею». Так в народе именовался ликероводочный магазин за его архитектурную схожесть с этим сооружением стоящим на всем известной площади. Там покупалось несколько бутылок «портюши» при этом ставка, как правило, делалась на портвейн три семерки. Далее компания отправлялась к кому-либо из присутствующих в комнату общежития, или в гаражи, которые самостроем были возведены в соседнем леске за дорогой. Не спеша пилось закупленное, процедура прерывалась пением под гитару, велись разговоры, как правило, о работе. Реактор при этом небрежно именовался самоваром. Звучало еще много умных фраз и выражений, порой непонятных даже тому, кто их произносил. Так проходил день за днем, пока не наступила ночь 26 апреля 1986 года, которая в корне изменила жизнь всех тех, о ком говорилось здесь, в том числе и мою. Эта ночь разделила жизнь на «до» и «после». Спустя двадцать пять лет «после», я иду по этому городу. Сухие листья шуршат под моими ногами и картины прошлой жизни оживают во мне.
